Страсти вокруг искусства кипели в Москве еще более бурно и явно, чем в Петербурге. Молодежь, разочарованная мелочным натурализмом позднего передвижничества, мечтала о выражении в искусстве своего мироощущения и смело стремилась к созданию новых, отвечающих ее замыслам форм.
"Врубель был нашей эпохой", - напишет позднее о тех днях Петров-Водкин. С трагическим пафосом и бурным формотворчеством Врубеля немногое выдерживало сравнение.
И первым среди остальных был для Петрова-Водкина и его друзей Борисов-Мусатов, чья тихая, мечтательная живопись своими пластическими достоинствами - по-новому понятым цветом и ритмом, декоративнзмом и музыкальностью заметно опережала все, с чем они встречались на московских выставках.
|
Петров-Водкин
|
Жизнь Петрова-Водкина этих лет наполнена до краев. Все чаще он наезжает из Москвы в Петербург, где исполняет различные - сначала мелкие, а потом и более крупные - живописные заказы для Р.Ф.Мельцера или по его рекомендации. На подмосковной гончарной фабрике Сорохтина рисует печи и камины, лепит изразцы. Подрабатывает на жизнь уроками рисования. Постепенно в нем зреет мысль побывать за границей - однообразие занятий в Училище начинает надоедать. И в этом он не одинок.
Последующие три года жизни Петров-Водкин проводит за границей – в Германии, Франции, Италии и Северной Африке. Подробный рассказ об этом периоде его жизни и творчества читайте в разделе "За границей".
За три года, что Петров-Водкин провел вне России, размежевание в среде русских художников, которое прежде его мало интересовало и затрагивало, зашло далеко. Теперь оно не было ему безразлично, ибо он чувствовал в себе силы активно участвовать в творческой и общественной жизни искусства. В отличие от Москвы, с ее чередой эпатирующих публику выставок "Голубой розы", "Венка", Салонов "Золотого руна", в Петербурге жизнь искусства протекала в более спокойной атмосфере: внутренние противоречия, свойственные всей русской художественной культуре предреволюционного десятилетия, назревали здесь в скрытой форме, но, разумеется, так же неотвратимо. Символизм - в области литературы и театра - еще не сократил своего широкого воздействия, но уже стоял на грани кризиса. Театр Комиссаржевской практически не существовал. Живописный символизм также был на спаде (да в Петербурге его позиции и раньше были слабы). Авангардистская же живопись еще не проявила себя в столице сколько-нибудь ярко (первой ее ласточкой в Петербурге стала выставка 1909 года "Импрессионисты" с участием Н.Кульбина, М.Матюшина, Е.Гуро и др.). Может быть, поэтому на первый план в Петербурге выступала все нарастающая вражда в недрах главного художественного объединения той поры - Союза русских художников, вражда петербургских его членов, составлявших до 1903 года ядро общества "Мир искусства", к их московским коллегам.
На этом фоне появилась тогда фигура художественного критика и будущего издателя журнала "Аполлон" Сергея Маковского. В самом конце 1908 года, то есть как раз в дни возвращения Петрова-Водкина на родину, он был занят организацией в Петербурге большой выставки "Салон". При первом же знакомстве с работами художника Сергей Маковский оценил их как новое явление в современном русском искусстве. И в самом деле, на выставке "Салона" работы "африканского" цикла выглядели весьма своеобычно. Одновременно Петров-Водкин участвовал в Москве во II Салоне "Золотого руна", куда послал "Берег", оба "Театра", два парижских пейзажа и где предстал, таким образом, перед московской публикой в ином облике, чем в Петербурге. Вслед за тем, в конце февраля, он экспонировал на VI петербургской выставке Союза русских художников картину "В кафе" и большую серию африканских работ. Осенью того же 1909 года Сергей Маковский, не без основания считавший, что он "открыл" Петрова-Водкина, устроил при редакции только что начавшего выходить "Аполлона" его персональную выставку "Париж - Пиренеи - Бретань - Африка", на которой было показано свыше сорока работ маслом и около тридцати рисунков. Выставка закрепила известность художника, и с этого времени он становится непременным участником крупнейших демонстраций русского искусства.
Чем объяснить этот быстрый и безусловный успех Петрова-Водкина сразу же по возвращении его в Россию? Передовая критика, отмечая необычную для русских выставок тематику африканских работ художника (и неосновательно сближая его в этом плане с Гогеном), подчеркивала два важнейших качества искусства Петрова-Водкина: великолепное мастерство рисовальщика и несомненную тягу к монументальной стенописи. Эти качества, редкие на тогдашних выставках, наряду с очевидным стремлением выражать свои творческие замыслы прежде всего в композиционных картинах, тронутых сильным налетом символизма, надолго привлекли к Петрову-Водкину пристальное внимание как доброжелательной, так и враждебной критики.
Проблема композиционной картины символико-аллегорического содержания была центральной в творчестве Петрова-Водкина рубежа 1900-х и 1910-х годов.
Он упорно бился над решением задачи: выразить чисто живописными средствами в композиции с несколькими фигурами (чаще всего обнаженными или в условных антикизированных одеждах) ту или иную философскую мысль, воплотить в конкретных формах понятие общее, отвлеченное, вневременное.
В поисках примеров удачного решения сходной задачи он обращался то к искусству итальянского Возрождения, то к современной западноевропейской живописи символистского толка (М.Дени, Ф.Ходлер), то к древнерусской иконописи или фреске, пытаясь перевоплотить эти прообразы в своей живописи.
Сочетание ясной конкретности пластического языка неоклассицизма с иррациональностью мысли, часто к тому же довольно туманной, производит двойственное впечатление при знакомстве с этими картинами Петрова-Водкина. Там, где он добился преодоления этого дуализма и достиг органического слияния содержания и средств его выражения, искусство празднует истинную победу, где этого нет - возникает диссонанс, который, впрочем, отчетливо ощущал и сам художник.
Не случайно он так и не смог привести к окончанию отдельные свои картины этих лет, а некоторые, в том числе и вполне завершенные, уничтожил.
|